«Шедевр ведет не властный монолог, а несмолкающий диалог», – эти слова французского писателя Андре Мальро стали эпиграфом книги Надежды Загрибельной (Рауповой) «Жизнь шедевров. Post scriptum», изданной недавно в Алматы. Для литературы, издаваемой в Казахстане, эта книга редкость – сложно припомнить труд, посвященный шедеврам мировой живописи, написанный казахстанским автором столь вдохновенно и скрупулезно.
Писать об известных творениях, пытаясь погрузиться в индивидуальный мир каждого художника, – задача не из простых, тем более непросто ввести читателя в сложный мир изобразительного искусства, превратив его из читателя в зрителя. Автору удалось найти верную, выразительную «палитру» чувств и слов в описании шедевров каждого художника. Это не искусствоведческий анализ, а скорее пристальный взгляд внимательного зрителя, не побоявшегося вступить в диалог с шедеврами, нашедшего нужные вопросы и настойчиво ищущего ответы в самих произведениях. В одной из глав автор приводит слова Ильи Репина: «Сначала художник рисует просто и плохо. Потом сложно и хорошо. И только потом просто и хорошо». Это высказывание можно отнести и к самой книге, которая написана просто и хорошо. Ее прочтение способно изменить отношение к искусству, произведения творцов становятся ближе и интересней.
Что определило ясность языка и эмоциональную манеру разговора автора о таких далеко не простых художниках, как Питер Брейгель старший, Рене Магритт, Сандро Боттичелли, Казимир Малевич и другие? Одно из объяснений, вероятно, в том, что Надежда имеет за плечами 30-летний опыт преподавания детям основ изобразительного искусства и 20-летний опыт работы над учебниками по ИЗО для школ Казахстана.
Ни для кого не секрет, что говорить с маленькими детьми об искусстве очень сложно: чтобы донести до них непростую информацию, надо излагать мысли очень четко, логично, максимально просто и эмоционально.
Важно и то обстоятельство, что, владея художественным ремеслом, Надежда может представить творческий процесс изнутри, поскольку знакома с ним не понаслышке (сама в прошлом участвовала в выставках, публиковалась в центральной периодике и каталогах профессиональных художников), то есть как человеку, имевшему дело с красками, карандашом, листом бумаги, ей легко представить, как действует творческая кухня на самом деле. И третий факт заключается в том, что автор не новичок в писательском деле, ее яркие эссе об искусстве, путешествиях, размышления о детском творчестве не раз появлялись в отечественной периодике.
Но лучше не строить предположения, а задать несколько вопросов самому автору.
– Надежда, почему все-таки за многочисленными отдельными эссе «случилась», пользуясь выражением Андрея Вознесенского, эта книга?
– Ну, раз вы вспомнили Вознесенского, то я отвечу его же словами, которым стараюсь следовать: «Если можете не писать, то не пишите». Вот в данном случае я не могла не писать, потому что с детства любая встреча с творениями художников в Третьяковской галерее, Пушкинском музее, Эрмитаже, Русском музее оставляла глубокий след и либо цепко держалась в памяти, либо сохранялась в виде каких-то записей. Позже возникла возможность поездить по миру и своими глазами увидеть шедевры Лувра, Уффици, музеев Ватикана, Нью-Йорка, Вашингтона, Вены, Мюнхена, других галерей. Это потрясение не могло прекратиться внезапно, после выхода из музейных залов оно продолжало жить внутри меня, требовало продления, уже заочного общения: хотелось продолжать вдумываться, анализировать свои чувства, и, в свою очередь, всё это потребовало выхода наружу. Сначала это были разрозненные записи, обрывочные мысли, описание эмоций, но постепенно пазлы начали собираться в нечто единое. Набело книга писалась восемь лет, а если учесть самые ранние записи, то гораздо дольше. Эта книга ни в коей мере не пособие о том, как воспринимать произведение искусства, она о том, что, если задержаться у произведения хотя бы на несколько минут, всмотреться, вдуматься, вчувствоваться в него, это может поднять наши чувства на такие высоты и увести мысли в такие глубины, о существовании которых мы изначально и не подозревали.
– И в самом деле, мы берем роман и начинаем читать, переходя от страницы к странице, от главы к главе, и можем судить о нем, лишь перевернув последнюю страницу, а если это глубокое произведение, то осмысливание его может продолжаться в течение всей жизни…
– Такого же погружения требует и произведение изобразительного искусства. Но,
к сожалению, как правило, зритель пробегает по музею за пару часов мимо сотен шедевров. Кому-то кажется, что достаточно посмотреть на картину несколько минут, и о ней уже известно достаточно: кто написал, когда, название, что изображено.
Помнится, еще девчонкой я стояла в Пушкинском музее в зале импрессионистов, и туда вошла шумная французская делегация. Они буквально пробегали мимо картин, со знанием дела восклицая: «О! Гоген, О! Моне, Пикассо, Ван-Гог!» и т. д. Как-то очень грустно стало от этого… Вот и сейчас я слышала от некоторых людей, держащих в руках мою книгу: «О, об этих произведениях мы знаем!» Думаю, дальше перелистывания страниц у этих читателей дело не пошло.
– Умение хотя бы немного разбираться в искусстве, видеть в художественных произведениях немного больше их приятного дополнения к интерьеру, пожалуй, необходимость для каждого человека, считающего себя образованным. Ваша книга в этом плане прекрасный гид, ее действительно можно назвать дверью в искусство. Но всё же кому Вы решили приоткрыть эту дверь, кому Вы адресовали ее в первую очередь?
– Мне кажется, когда человек начинает создавать произведение: книгу, картину…, он почти никогда не думает, кому это адресовано (за исключением конкретных посвящений), он пишет в силу внутренней потребности, и об этом я уже сказала ранее. Это уже потом приходит мысль: а кому-нибудь еще кроме тебя самого это может быть интересно? Так вот, я надеюсь, что моя книга может быть интересной людям, относящимся к творениям мастеров не только как к источнику чисто эстетического наслаждения, но и как к неиссякаемому источнику для собственных размышлений, людям, готовым услышать перекличку прежних эпох с днем сегодняшним, готовым проникать в глубину произведения.
Мне захотелось, не особо умничая, разбудить у читателя подозрение в том, что произведение изобразительного искусства имеет множество слоев, что сразу все их считать нельзя. Что надо возвращаться к одному и тому же произведению много раз, и каждый раз оно может открываться с новой стороны, обнаруживать новые глубины.
Универсального рецепта вхождения в произведение не существует. Я и не пытаюсь давать никаких рецептов. Просто в книге мои собственные размышления по поводу некоторых творений великих художников, и я надеюсь, что они могут показаться кому-то интересными. Возможно, кто-то свяжет свои мысли с моими, углубив их, кто-то пойдет путем собственных размышлений. В любом случае, если моя книга станет для кого-то стимулом для изучения изобразительного искусства, значит, она была написана не напрасно.
Питер Брейгель Старший. Охотники на снегу
– А чем обусловлено такое название? Что значит «Post scriptum» в контексте жизни шедевра?
– Думаю, когда творцом сказано все, что он хотел сказать, когда живописец кладет на холст последний мазок, ставя «точку» в своем произведении, тогда начинается новая жизнь его творения – жизнь «после написанного»... Её довольно сложно предсказать, так как на этом этапе самостоятельного существования она уже мало зависит от воли автора. Мы не знаем, какие шедевры канули в Лету в силу самых разных обстоятельств (вопрос, мучающий меня всегда), сколько их оказалось стёрто из памяти цивилизации. Другим творениям повезло больше, они дошли до нас сквозь века, но имен их создателей мы, увы, не знаем. Некоторые произведения, имевшие шумный успех у современников, вскоре забывались, и некогда громкие имена авторов утрачивали свою, как оказывалось, временную позолоту, в то время как шедевры не признанных при жизни творцов через какое-то время вдруг начинали вызывать интерес, обретать вторую жизнь, становясь источником переживаний, размышлений для миллионов зрителей. И это неудивительно: произведение, созданное в определенное историческое время, продолжая жить в других эпохах, других исторических реалиях, обретает новые контексты, новые смыслы, новые трактовки, получает дополнительный «вес» нового времени и нового прочтения. Эта самостоятельная жизнь творения после написанного во многом зависит и от зрителя.
Что остается в зрителе после встречи с шедеврами живописи, графики, скульптуры? Может не остаться ничего, так, увы, бывает, а может остаться глубокий след, побуждающий вновь и вновь возвращаться к произведению, говорить с ним, спорить, заново его открывать и осмысливать. Иногда такое общение может стать, по меткому замечанию Михаила Светлова, тем самым «необходимым лишним», без которого прожить невозможно.
Так или иначе, жизнь произведения после того, как оно создано, продолжается уже в зрителях.
– А художники, о которых Вы рассказываете в книге, это Ваши любимые мастера кисти?
– Нет, мои самые любимые, те, «дыхание» которых я очень остро ощущаю, – это Ван Гог, Рембрандт и Микеланджело. Но путь к ним очень непрост, я пока только подбираюсь к их творчеству – робко, на цыпочках. О любимых говорить сложнее. Я много раз начинала писать о Ван Гоге, но все улетало в мусорную корзину. Творчество тех художников, о которых я пишу в книге, скажем так – меня очень волнует: Питер Брейгель – неоднозначный, до конца не разгаданный, не оставивший о себе никаких свидетельств, кроме своих картин, умеющий зорко видеть все несовершенство мира и одновременно восхищаться его красотой;
не широко известная, очень камерная и самобытная итальянская художница XVII века Джованна Гарцони, опередившая в стилистике свое время, ее натюрморты, как мне кажется, просто необходимы нашему XXI веку, так как создают в бешеном темпе современной жизни оазис тишины и гармонии, так необходимый современному человеку для возможности передышки, а может, и перезагрузки;
художник XX века Рене Магритт – мастер задавать вопросы, побуждающие зрителя мыслить нестандартно… Мне хотелось собрать в книге разноплановых художников. Русский художник Борис Кустодиев, который в свое время восхитил меня силой духа и готовностью к счастью, Казимир Малевич, о «Черном квадрате» которого не писал только ленивый, но надеюсь, что мне удалось сказать что-то свое об этом шедевре. И наконец Сандро Боттичелли, без творчества которого невозможно понять особенности эпохи Ренессанса и, как мне кажется, невозможно прочувствовать дыхание Флоренции – города, в котором художник родился и творил.
Это художники разных национальностей, разных эпох, стилей и направлений в искусстве, думаю, всех их объединяет одно – творения, созданные ими, до сих пор ведут активный и актуальный диалог со зрителем.
Джованна Гарцони. Натюрморт
– Вы посвятили книгу рассмотрению в основном произведений известных мастеров прошлых веков. А что Вы думаете о современном искусстве? Со всеми ли так называемыми «великими» произведениями Вам удается завязать диалог? Являются ли, по-Вашему, например, известные изображения консервных банок теми шедеврами, какими нам их представляют?
– У меня до сих пор не завязывается диалог и со многими произведениями прошлых веков. И это нормально. Об этом, кстати, я тоже упоминаю в книге: «Человек может оставаться равнодушным ко многим признанным произведениям искусства, и в этом нет ничего катастрофичного – необъятного не объять, но никогда не следует исключать возможности того, что пройдет какое-то время, и что-то из непонятого, непринимаемого вдруг раскроется в неожиданной и ошеломляющей новизне».
Ну, а с современным искусством отношения у меня не самые простые, думаю, как и у многих. Знаете, «Черный квадрат» невольно сыграл в искусстве злую шутку. Многим с того времени кажется, что создавать произведения искусства можно без особых усилий ума, души и мастерства – нарисовал квадрат, круг, несколько полосок, и это уже можно выдавать за шедевр. Можно увеличить фото и раскрасить его акриловыми красками, и пожалуйста – еще один шедевр готов! Так сейчас делают многие называющие себя художниками, так, кстати, сделал и Энди Уорхол со своими пресловутыми банками с супом. И так можно делать и на этом добиваться успеха (пример того же Уорхола – лишнее тому подтверждение). В современном искусстве нет запрещенных приемов, времена строгих канонов канули в Лету много веков назад. Но никогда в искусстве не отменялось наличие таланта и ума. Уорхолу и в том, и в другом отказать нельзя.
Пушкин в XIX веке сказал гениальную фразу: «Служенье муз не терпит суеты». В ХХ веке появился другой девиз: «Утром в газете, вечером в куплете». Мне кажется, этот локальный некогда девиз сейчас укоренился в искусстве более прочно, чем принцип Пушкина. И эта скороспелость даже не создания произведения, а его вынашивания – одна из примет современного искусства. Кроме того, создать нечто принципиально новое по форме, идее в искусстве с каждым годом все сложнее объективно, поэтому не покидает ощущение, что многое из того, что выдается за новое, это перепевки прошлого. Пусть это и «песни о главном», но это «старые песни о главном», причем в более слабом исполнении.
Современному творцу, возможно, уже не так важно владеть традиционным художественным ремеслом, важно обладать синтетическим мышлением. Лет 15 назад в галерее Tate Modern в Лондоне была такая инсталляция – большой зал, пол в котором устлан кусочками бумаги. Ты начинаешь осторожно идти по этому полу, потом начинаешь рассматривать: что же у тебя под ногами? А там – обрывки лиц, то есть чей-то глаз, часть лица, рот, ухо и так далее. Момент понимания того, что ты видишь, совпадает с шоком осознания, что ты идешь по людям, по судьбам, по памяти, по праху… Зарождается целая цепь каких-то ассоциаций, мыслей, и это интересно, это воздействует и на эмоции, и на мысли. Можно ли это отнести к изобразительному искусству, в традиционном его понимании? Вопрос сложный. Мне близка позиция Ирины Антоновой – бывшего директора Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина, которая говорила, что
то, что сейчас появляется в мире визуального, скажем так, искусства, это не изобразительное искусство, а что-то другое. Оно, безусловно, имеет право на существование, но названия этому еще не придумали.
Что же касается «Банок с супом Кэмпбелла» Уорхола, я не считаю их шедеврами, но как художественная реакция с определенной долей эпатажа на массовое производство и потребление они имеют право на существование. Тем более ничего антиэстетичного я в них не вижу. Следует не забывать о том, что изобразительное искусство очень многолико. Искусство, скажем, XV века очень сильно отличается от искусства XIII века, а представляете, какая пропасть лежит между столь любимым всеми нами Возрождением и XXI веком?! Поэтому зацикливаться только на шедеврах прошлого я бы никому не советовала.
– Как Вам для себя удается нащупывать грань между шедевром и «пустышкой»? Или все же в первую очередь Вы прислушиваетесь к мнению экспертов, общественному мнению?
– Я советую всем любителям искусства избегать общественного мнения и опираться только на свое! Мнение специалистов – искусствоведов, историков искусства мне всегда интересно, но это лишь отправная точка для моих собственных размышлений и поисков ответов на вопросы по поводу того или иного произведения. Сократ говорил: «Прекрасное сложно», – думаю, подразумевая именно то, что процесс постижения прекрасного требует определенной работы ума и души. И в результате этой непростой работы, этого постижения произведения и появляется собственное видение…
Но «в искусстве дважды два не равняется четырем», и единого пути к постижению шедевра не существует. И об этом я тоже пишу в книге: «Иногда шедевр или просто хорошее произведение может мгновенно зацепить и с первого взгляда навсегда поселиться в душе зрителя». Один случай запал мне в душу особенно, может, потому, что этот шедевр остался для меня без авторства. Когда я была студенткой, то почти ежедневно посещала Пушкинскую библиотеку в Алма-Ате, готовясь к семинарам и экзаменам, и частенько заходила в зал искусства, листала альбомы и журналы. Я не могу себе простить, что не запомнила имени художника, чья работа врезалась в память и душу навсегда. Она называлась – «Идущий вперед». Это была графика размашистыми быстрыми штрихами – мужчина шел вперед, но при этом мучительно оглядывался назад: вся его жизнь была там, куда он оглядывался, он мучительно расставался с прошлым, он рвал канаты, нити, паутинки, связывающие его с тем, что осталось позади, он отрывал себя от этого прошлого и шел в совершенно неизвестное будущее. Как художник мог это изобразить, я не знаю – там было всего несколько десятков штрихов: небрежных быстрых росчерков, но в образе прочитывалась целая жизнь с ее порой неразрешимыми проблемами и конфликтами. Я ее очень часто вспоминаю, так как сама не раз оказывалась в подобной ситуации. Думаю, что у многих эта работа нашла эмоциональный отклик. Шедевр? Для меня однозначно – шедевр.
А с «Черным квадратом» было совсем иначе. Я к нему шла очень долго, ничего не понимала в нем, но он притягивал меня, как магнит, всегда хотелось вернуться, продумать еще что-то.
Однозначно могу сказать лишь одно: если произведение чем-то зацепило, если вам к нему хочется вернуться, и вы возвращаетесь к нему, и вам есть над чем размышлять у этого произведения – труд художника не был напрасен.
Энди Уорхол. Банки с супом Кэмпбелла
– Кого из ныне живущих творцов Вы рекомендовали бы читателям к более внимательному рассмотрению?
– Рекомендации – вещь неблагодарная, я стараюсь их избегать. Но если говорить о моих собственных привязанностях, могу назвать несколько имен современных художников. Они очень разные, но их объединяет одно – в нынешнем большом шумном хоре они нашли свой «голос», свою тему. Они не стремятся эпатировать публику, перекричать своих собратьев по цеху, они просто ведут свое соло.
Это очень камерная итальянская художница Сильвия Молинари, она пишет тонкие минималистические акварели. Приближение к ее работам дарит возможность открытия давно знакомого, но забытого с возрастом мира. Чтобы вернуться в этот мир, надо всего лишь присесть на корточки и заглянуть в марсианские глаза стрекозы, замершей на тонкой травинке, рассмотреть все прожилки плода физалиса, почувствовать мягкость и беззащитность перышек нахохлившегося птенца, и тогда вы сможете оценить всю прелесть работ Сильвии, которые, как в детстве, возвращают нас в мир пристального вглядывания в какой-то один предмет. Ее работы созвучны японским хокку, чья лаконичность таит в себе целые миры. Мгновения тишины и покоя, возникающие при созерцании акварелей Сильвии Молинари, бесценны в нашем шумном и неспокойном мире.
Сигалит Ландау. Соляная инсталляция
Три года назад в Зальцбурге мы неожиданно попали на выставку израильской художницы Сигалит Ландау. Я ничего раньше не знала об этой художнице. В последнее время она работает с солью Мертвого моря, создавая совершенно удивительные соляные скульптуры. То ли материал слишком необычен, то ли соль обладает особенной энергетикой, но ее работы по-настоящему впечатляют... Об этой художнице пишут: «У нее почти по-пастернаковски всюду “дышат почва и судьба”, только вместо почвы – вода, соль, песок. Судьба остается». Действительно, Мертвое море – возрождающее и убивающее, прочно вошло в ее творчество, став настойчивым спутником ее мыслей, ее образов. Соль – такой вроде бы незначительный продукт, без которого, однако, не только еда, но и жизнь может стать пресной. «Cum grano salis» («С крупинкой соли») – говорили древние римляне, подразумевая под этим очень многое: и степень разумного недоверия к любой информации, и ту самую крупицу, которая вносит в мысль, в чувства, в жизнь определенную остроту. Поистине, художник своей фантазией и особым видением может оживить и заставить работать на зрителя любые материалы и объекты! Щемяще многозначительное молчание Мертвого моря Сигалит Ландау нет-нет да и напомнит о себе, особенно сейчас, когда весь мир замер в некоем тревожном ожидании – а что же дальше?..
Ансельм Кифер. Die Orden der Nacht
Вот это тревожное ожидание очень остро чувствуется в работах немецкого художника Ансельма Кифера. По высокому внутреннему драматизму и сдержанной эмоциональной напряженности его творчество напоминает мне творчество Андрея Тарковского. В отличие от многих современных художников он не стремится эпатировать публику, он очень точен и даже скуп в передаче своего трагического мироощущения, основанного на действительных событиях и фактах. Его полотно «Die Orden der nacht» буквально сразило меня. Это не только о судьбе Ван Гога, хотя эта ассоциация напрашивается в первую очередь, это о крушении мира света и красоты, а может, еще о нашем бездействии и равнодушии, в результате чего засыхают подсолнухи и умирают под ними люди…
Мне нравится философская живопись Юрия Купера, ее серебристо-туманная гамма не может не волновать. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда» – это и о творчестве Купера, у которого в ход идет все: и куски старого картона и ржавого железа, и извлеченные из забвения, уже не нужные никому вещи, которые самым непостижимым образом оживают благодаря художнику. Это вещи «Акакия Акакьевича», у них своя непростая и горькая судьба, как и у их хозяев, которых уже давно нет, а вот вещи превратностями судьбы сохранились и теперь будоражат наше воображение. И если Джованна Гарцони, о чьем творчестве я пишу в книге, тянула свои мостки к нам, в неизвестные ей будущие времена, рассказывая о незамысловатом быте простого человека XVII века, то Купер обращает наш взгляд в прошлое.
Два года пандемии не прошли даром, ощущение замкнутого пространства, думаю, поразило многих. И я по-новому восприняла работы Аруша Воцмуша (Шуры Шумцова). Акварель Аруша Воцмуша – живая, смелая, непринужденная, она дышит свежим морским ветром, она тонко, а иногда и горько ироничная. Художник пишет, явно получая удовольствие от процесса преображения белого акварельного листа в соблазнительные миражи, зовущие «ловить ветер всеми парусами»: без оглядки нестись к своим мечтам на воздушных шарах, дирижаблях, кораблях, самолетах, поездах, автобусах, велосипедах... Его творения вызывают желание домыслить, продолжить общение с ними уже после визуального контакта: прошествовать вслед за совершенно феллиниевскими героями по утреннему городу, хулигански заглядывая в еще полусонные окна, проследить взглядом уходящий в туман под мерный стук колес поезд с сотней рассказываемых в нем историй, дерзко пролететь над изумленными матросами в летучем корабле-призраке, даже не пытаясь угадать, куда же он тебя унесет.
Аруш Воцмуш. На воздушном шаре
– Случался ли у Вас диалог с произведениями казахстанских художников? Какое из них вызвало у Вас наибольшее переживание?
– Мой любимый казахстанский художник – Марат Бекеев. Это тот художник, о творчестве которого мне было бы интересно написать, и может быть, когда-нибудь у меня это получится. В современном казахстанском изобразительном искусстве появляется немало имен. Многие художники ищут источник вдохновения в казахском эпосе, тенгрианстве, истории. Марат Бекеев уводит зрителя в тот мир, откуда пришел каждый из нас – в мир детства. Но детство помимо общих черт имеет и свои индивидуальные отметины, связанные с краем, где оно прошло, с бытом и традициями семьи. Марату удается очень лаконичным языком рассказать о простых, но важных для каждого человека вещах: о закатах и рассветах, встречаемых в пустынном крае на крыше дома, о бабушке, разжигающей самовар, о маме, готовящей скромный, но такой вкусный завтрак...
На картинах Бекеева нет конкретных лиц, мелких бытовых подробностей, как часто нет их в самих воспоминаниях, всё словно укрыто дымкой времени и совершенно особенной тишиной. И эта удивительная атмосфера его картин погружает зрителя в мир его собственных воспоминаний.
Сейчас у художника новый период в творчестве, но мне дорог тот, что связан с детством, может, в силу специфики моей работы.
Марат Бекеев. Баурсаки
– Вернемся к книге, в которую Вы активно вводите стихи поэтов разных эпох. Это помогало лично Вам в изложении непростых вещей, или Вы считаете, что перекличка поэзии с живописью поможет читателям лучше войти в ткань произведений?
– Вот не задумывалась об этом! Просто я часто ловлю себя на том, что какое-либо произведение вызывает в памяти определенные поэтические строки или мелодию. Так, например, сколько бы раз я не видела «Поцелуй» Климта, всегда слышу пронизанную теплым светом музыку Микиса Теодоракиса и чувственный голос Далиды, исполняющей его песню «Мой брат – солнце». Видимо, подобные связи для меня настолько органичны, что естественным образом вошли в ткань повествования. Вообще творения, выйдя из-под кисти художника, из-под пера поэта или композитора, то есть начиная жизнь post scriptum, вступают в диалог не только со зрителем, слушателем, но и с произведениями других творцов, созданных ранее, и продолжат этот диалог с творениями, которые появятся после них. Эта непрерывная перекличка искусства, с одной стороны, условие «самовозобновления» шедевров в новых реалиях, а с другой – свидетельство того, что искусство вечно.
Предлагаем читателям небольшой фрагмент главы, посвященной художнику-сюрреалисту Рене Магритту:
«В “Неожиданном ответе” – одной из самых интересных, на мой взгляд, загадок Магритта, дверь закрыта, и в ней зияет дыра, повторяющая контур фигуры человека. Задолго до того, как я прочитала объяснение Магриттом этого полотна, которое мне, к сожалению, ничего не объяснило, у меня родилась своя догадка, подсказанная названием работы и оригинальным образом, созданным художником.
Рене Магритт. Неожиданный ответ
Каковы действия человека перед закрытой дверью? В нее можно постучать, можно попытаться ее открыть, взломать, можно оставить в ней записку, можно, в конце концов, повернуться и уйти. Но это все — ожидаемые ответы. А неожиданный ответ, и именно этот ответ изображен на полотне, заключается в том, что в нее можно войти, просто не заметив того, что дверь закрыта — пройти сквозь нее, проигнорировав ее закрытость. Гений – это тот, кто не замечает закрытых дверей. Он входит туда, куда пожелает, ему неведомы препятствия. Именно поэтому дверь в «Неожиданном ответе» не выломана, не выбита – образовавшийся в ней проем свидетельствует о том, что дверь естественно и безропотно поддалась входящему.
Орсон Уэллс — режиссер, признанный новатором в кинематографе, говорил в одном из своих интервью о том, что он не знал, как снимать кино и ничего специально не придумывал, он просто не знал преград. Не правда ли, это весьма созвучно образу, созданному Магриттом? И не в этом ли образе ключ к пониманию творчества самого художника, не ведающего ограничений и преград в искусстве?»
На наш взгляд, этот фрагмент характеризует не только творчество Магритта, но и в целом искусство, которое ведет нескончаемый свободный диалог со зрителем, легко минуя временные и географические преграды.
* * *
От редакции добавим, что книга вышла малым подарочным тиражом на благотворительные средства Адвокатской конторы Mcgreen & Partners и Республиканского центра правовой помощи, за что им большая благодарность. Книгу уже читают в России, Грузии, Украине, Италии. Отзывы о ней самые высокие. В нашем многомиллионном Казахстане такая книга должна бы стать значительным культурным событием, но из-за малого тиража не так много казахстанцев смогут ее прочитать, а тем более стать ее обладателями.
Хотелось бы выразить надежду, что хоть одно из многочисленных издательств Казахстана заинтересуется и захочет, чтобы эта книга была издана достаточным тиражом и появилась в книжных магазинах и библиотеках страны, став доступной казахстанскому читателю и обогатив его знаниями о мировых шедеврах.
АННОТАЦИЯ
Н. А. Загрибельнаяның (Раупованың) «Жауһарлар өмірі» кітабы оқырмандарды Ұлы кескіндеме шеберлерінің шығармаларына мұқият қарауға және олардағы күтпеген биіктіктер мен белгісіз тереңдіктерді ашуға итермелейді. Надежда жазғандай, бұл кітап суретші Рене Магритттің «Күтпеген жауап» картинасы сияқты оқырманға таңғажайып зияткерлік құралдарды қолдану мүмкіндігін, яғни өнер туындыларының көп қырлы